Ждать ли добрых вестей? - Страница 31

Наконец вагон замер. Темнота кромешная, и секунду — ни звука, будто время застыло. На один зловещий миг Джексон заподозрил, что все остальные мертвы. Потом люди закричали, застонали, завопили. Может, вот это — ад? Тьма, горелая вонь, дети зовут матерей, матери зовут детей, и все плачут и стонут. Ничего более похожего на преисподнюю Джексону в голову не приходило.

Поблизости кто-то заскулил, точно больная собака. Женщина, кажется женщина в красном, все твердила: «Нет» — снова и снова. Зазвонил мобильник — мелодия на редкость неуместная, тема из «Высокого чапареля». Мужской голос пробормотал: «Помогите кто-нибудь, ради бога, помогите». У Джексона, прирожденной овчарки, рефлекс на мольбу о помощи, но он не понимал, откуда доносится голос, — больше не было ни верха, ни низа, и вперед-назад тоже отменены. Он чувствовал что-то теплое и мокрое — видимо, кровь, но поди пойми, его или чужая. Вокруг темные силуэты и предметы — не разберешь, то ли сумки, то ли тела. Повсюду битое стекло, а когда он опасливо шевельнулся, кто-то тихонько вскрикнул от боли.

— Простите, — шепнул Джексон.

Где тут вообще что? Вагон не переворачивался, в этом Джексон почти не сомневался, а значит, там, где раньше был потолок, теперь окна. Запах горелого все сильнее, аварийка не включена, но где-то подальше — тусклый свет, который не предвещает ничего хорошего, и воняет пережженной проводкой. Здесь нужна эвакуация, и срочно.

Он решил пробираться туда, где крыша (что ни шаг, то «простите»), — там проще найти точку опоры, если вылезать через окно.

— Помогите, — повторил голос, и Джексон сообразил, что говорят внизу, — он ползет по говорящему.

Господи боже. Лезешь по спинкам кресел, по головам, забываешь все, чему тебя мама учила, — но на деле иначе, на деле так не выходит. (В ином временном измерении, где жизнь его текла как обычно и Джексон не ждал смерти в любую секунду, он хотел бы сесть и написать записку потомкам, записку Марли: «Ты захочешь остановиться и помочь другим. Немедленно прекрати!»)

Он отодвинулся, насколько мог.

— Спокойно, приятель, — сказал он, один раненый солдат другому, — сейчас мы тебя вытащим. — (Своих не бросаем.)

Он осторожно пощупал, обхватил парня руками, словно утопающего к берегу тянул. Поволок, потащил туда, где должна быть крыша. Если б подумал логически, может, сообразил бы, что рискует повредить спину, таща человека, как мешок с углем, но логики в этом сумбуре не было. По одному, решил Джексон. Вытащу их по одному.

И вдруг раз — и они оба падают в пустоту. Джексон вцепился в того, другого, и они неуклюже провальсировали в бездну — Бутч и Санденс рухнули с обрыва. Одна мозговая клетка интересовалась: «Что за херня?» — другая гадала, куда они приземлятся. Третья, страдающая паранойей клетка опасалась, что они не приземлятся никогда. Я осужден, и, видишь, я в аду. (А он-то костерил Джулию, если она цитировала в неподходящий момент.)

Но все закончилось. Парашютистами без парашюта они приземлились с тошнотворным шмяком и покатились по крутому склону, а потом остановились. Джексон сильно грохнулся головой, когда упал, и от боли его теперь мутило. Секунду он лежал на спине и пытался вздохнуть — иногда только дышать и можешь. Иногда этого хватает. Он вспомнил, как днем лежал на дороге перед непокоренной овцой (правда? несколько часов назад?) и глядел в бледное небо. Бывают такие дни, что только успевай удивляться.

На лицо падал дождь — он слегка привел Джексона в чувство. Джексон не без труда сел. Трясло от холода, подкатывал шок. Где-то горели огни, — оказывается, они вовсе не в глуши, вот дома вдоль путей, и вот уже голоса, на место происшествия кто-то прибыл, гражданские, не профессионалы, он слышал, в какой растерянности они пытались постичь это новое понятие о кошмаре.

Теперь ясно, что произошло. Джексон искал крышу, но крыши не было — ее сорвало с вагона, точно с банки сардин, Джексон с его нечаянным спутником сиганули из поезда, скатились по насыпи и оказались в каком-то овраге. Человек (Помогите) лежал в нескольких шагах — не шевелясь, лицом в грязи. Джексон подполз к нему. Не было сил переворачивать тело — кажется, руку повредил, когда падал, — и ему удалось только повернуть голову человека вбок, чтоб не задохнулся в грязи. На ум пришел брат деда — как он шел в атаку при Сомме и тонул в грязи Пашендаля.

На насыпи что-то засветилось — фонарик, и Джексону хватило тусклого света, чтобы разглядеть лицо спутника. Отчего-то Джексон думал, что это молодой пьяный или поношенный костюм, и удивился, обнаружив, что с ним один из солдатиков. На вид довольно мертвый. Выживешь на войне, где смерть не отходит ни на шаг, а потом тебя подстрелят на железной дороге Восточного побережья.

Джексон решил, что раз фонарик — значит, спасатели, но свет исчез так же быстро, как появился. Джексон крикнул: «Эй!» — и голос его слабо квакнул. Он полез на насыпь. Надо еще кого-нибудь вытащить. Желательно живого. На полпути пришлось остановиться — внезапно ослаб, прямо котенок новорожденный. Что-то не так, его покалечило, только непонятно где. Дело плохо, вдруг сообразил он. Боевое ранение. Его надо эвакуировать с поля боя. Он вновь соскользнул вниз по насыпи.

Он чувствовал, как жизнь угасает. Пару раз, оказываясь перед лицом возможной смерти, Джексон цеплялся за жизнь — считал, что слишком молод и умереть не может. Но теперь-то все иначе — он вполне состарился, можно и умирать.

Я ранил руку и своею кровью свидетельствую, что душа отходит к владыке вечной ночи, Люциферу. Он рискует уморить себя цитатами до смерти. Господи, рука-то и впрямь в крови, истекает кровью, как будто последний день на свете живет, а никакого завтра не предвидится. Но ведь завтра не предвидится? Он наконец-то доехал. Далеко ты забрался от дома, Джексон.