Ждать ли добрых вестей? - Страница 29

На обороте мамуля написала: «Моя любимая Реджи! Отель очень красивый и чистый, кормят до отвала, официанта зовут Мануэль, как в этом сериале с Джоном Клизом! Пью сангрию литрами. Вот такая я озорница! Уже подружилась с одной парой, Карлом и Сью, они из Уоррингтона, очень веселые. Скучаю по тебе сильно-сильно. Скоро вернусь, люблю, целую, мамуля». Внизу Гэри вписал свое имя — крупным округлым почерком человека, у которого принцип слитного письма до сих пор не вызывает доверия. Сангрия — от того же латинского корня, что «кровь». Кроваво-красное вино. В школе проходили стих о шотландском короле, который пил кровавое вино, только Реджи забыла, как там дальше. А вдруг она забудет вообще все, что выучила? Это небось и есть смерть. А до того дня жизнь-то, интересно, наладится? Очень вряд ли — что ни день, Реджи как будто все больше отстает.

Мисс Макдональд задала Реджи перевод из шестой книги «Илиады» — «Илиада» входила в список обязательного чтения. Реджи подумывала заглянуть в «Лёба», проверить, как у нее получилось («И тогда Нестор воззвал к грекам и громко закричал: „Отважные друзья и греки, слуги Ареса, пусть никто не останется позади“»). С «Лёбами», знамо дело, сверяться не полагалось — мисс Макдональд говорила, что это жульничество. Реджи сказала бы — подспорье.

На той неделе первый том «Илиады» стоял на полке, а сейчас Реджи пошла искать — и ни следа. В шкафу обнаружились и другие щербины — первый и второй тома «Одиссеи», второй том «Илиады», первый — «Энеиды» (список чтения по латыни). Небось мисс Макдональд спрятала. Реджи вернулась к своим трудам: «Давайте их убьем. А потом, когда выпадет время, вы разденете мертвых». Ужас сколько мертвых у Гомера.

Когда мамуля умерла, Реджи не выпускала испанскую открытку из рук, таскала в сумке, ставила на тумбочку у кровати. Рассматривала каждую деталь, словно открытка хранила тайну, секретную подсказку. Мамуля умерла в этом пустом пятне бирюзовой воды, и хотя ее тело доставили на родину и Реджи видела его в похоронном бюро, крошечная частица ее верила, что мамуля по-прежнему живет в разноцветном открыточном мире и, может быть, промелькнет, если долго-долго вглядываться.

Мамуля проснулась раньше всех, она вообще была ранняя пташка, оставила Гэри храпеть после ночной сангрии, надела свой неприличный купальник, накинула розовый махровый халат и пошла к бассейну. Бросила розовый халат на краю, там, где глубже. Аккуратно складывать вещи — это не к мамуле. Реджи представляла, как мамуля подняла руки — она отлично плавала и на удивление грациозно ныряла, — а потом нырнула в холодную синеву небытия, и волосы ее струились позади, как у русалки. Vale, Mater.

Потом, на дознании в Испании, куда не поехали ни Реджи, ни Билли, полиция сообщила, что нашла на дне бассейна мамулин дешевый серебряный медальон («Застежка слабовата», — виновато признался Гэри), и сделала вывод, что цепочка расстегнулась, пока мамуля плавала, и мамуля нырнула за ней. Наверняка никто не знал — рядом не случилось ни души, никто не видел. Вот если б это произошло в то утро, когда фотограф снимал для открытки. Примостившись в вышине — скажем, на крыше, — он увидел бы, как мамуля разрезает голубую воду, поразмыслил бы, не сфотографировать ли ее, решил бы, пожалуй, что не стоит — оранжевая лайкра, бледная пухлость мамулиной северной кожи, — а потом позвал бы кого-нибудь («Hola!»), увидев, что она не вынырнула. Но все сложилось иначе. Когда заметили, что ее роскошные длинные волосы запутались в решетке стока в бирюзовой глубине, уже было поздно.

Нашел ее официант — он накрывал столики перед завтраком. Может, тот самый «Мануэль» с открытки. Он нырнул прямо в кителе, попытался освободить английскую русалку и не смог. Пришлось вылезать, бежать на кухню — там он схватил первый попавшийся нож, кинулся к бассейну, снова нырнул и разрезал мамулины волосы, наконец освободив ее из подводной тюрьмы. Попробовал реанимировать — в ходе дознания ему вынесли благодарность за попытки спасти бедную незадачливую туристку, — но, понятно, ничего не вышло. Она умерла. Никто не виноват, трагический случай. И тэ дэ и тэ пэ.

— И, Редж, ведь оно так и есть, трагический случай, — сказал Гэри.

Он был на дознании, а вернувшись в страну, внезапно объявился у Реджи на пороге с шестериком «Карлсберга» — «выпить за чудесную женщину». Он все проспал. Когда его, изможденного и похмельного, разбудили — «Карл и Сью из Уоррингтона» заколотили в дверь, — все было кончено. У него, сказал Гэри, прямо слов нет.

— Да уж, — сказала Реджи. — У меня тоже.

Испанская полиция вернула Гэри медальон — Гэри забрал его «на память». В материалах дознания не говорилось, куда делась густая прядь мамулиных волос из бассейна. Да и нож, которым эту прядь отрезали. Куда его дели? Кинули в посудомоечную машину, а к вечеру уже резали овощи для паэльи? Хорошо бы Реджи осталась мамулина прядь. Реджи клала бы ее по ночам под подушку. Цеплялась бы за нее, как детка цепляется за волосы доктора Траппер, за обрывок зеленого одеяла. Был бы у Реджи талисман.

— М-да, вот так-то оно и бывает, — сказал Гэри, настроившись на философский лад после третьего «Карлсберга». — Никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом.

Реджи перетерпела этот сочувственный визит — ничего более похожего на поминки у мамули не случилось. Реджи однажды была на поминках с мамулей — на настоящих ирландских поминках, у соседей, Колдуэллов, пару лет назад, когда умер их старик. Все веселились, много пели — порой кошмарно фальшивя, — и выпили море «Бушмиллза», который приволокла огромная и пестрая толпа плакальщиков, так что в итоге взрослому сыну Колдуэллов пришлось тащить мамулю домой, и назавтра он всем растрезвонил, как мамуля пыталась залучить его в постель, а потом облевала с ног до головы. Но все равно, сказала потом мамуля, хорошо попрощались со стариком.