Ждать ли добрых вестей? - Страница 21

Карен еще работала в команде по делу Нидлера — за напряженные полгода команду ополовинили, перевели обратно из Сент-Леонарда в Хауденхолл и переселили в штаб расследований, где места меньше. Суперинтендант посоветовал Луизе «сменить пластинку», отставить дело Нидлера в сторону, брать уже другие дела.

— Ты зациклилась на Элисон Нидлер, — сказал он.

— Ну да, — бодро согласилась она, — зациклилась. Это моя работа — циклиться.

Карен развернула «сникерс», откусила, похлопала по животу.

— Лицензия на обжорство, — сказала она Луизе. — Хочешь?

— Нет, спасибо.

Есть охота, но в рот ничего не лезет. Кажется, брак подорвал прекрасный Луизин аппетит. Патрик здоровел день ото дня, а она усыхала. В юности у нее случился краткий роман с булимией — между вырезанием по себе ножиком и ранним припадком пьянства (бакарди с кока-колой — как вспомнишь, блевать тянет), но все это так или иначе смахивало на зависимость, поэтому она бросила. В семью влезает только один наркоман, а мать не желала уступать свое место.

Карен глянула в рапорт у Луизы на столе:

— Та же Траппер? Нил Траппер — муж Джоанны Траппер? Ничего себе. Ну и совпаденьице.

— Я должен знать, кто такая Джоанна Траппер? — спросил Маркус Луизу.

— Та, что спаслась, — ответила Карен. — Габриэлла Мейсон, трое детей? Тридцать лет назад?

Маркус покачал головой.

— Обрыдаться. Какой ты еще зеленый, — сказала Карен. — Мужик в Девоне убил в поле мать и двоих детей, Джоанна убежала, спряталась, потом ее нашли — ни царапины. Джоанна Траппер, в девичестве Мейсон.

— За убийство приговорили некоего Эндрю Декера, — сказала Луиза. — Признали вменяемым. Если пырять ножом мать и двоих детей — это вменяемость, кто же тогда невменяем? Вот и думай, а? А теперь он выходит — уже, собственно, вышел, — и кто-то где-то распустил язык. Журналисты будут вопить — часа, я не знаю, два, а то и дольше. Кормить ненасытную утробу прессы. Я вчера зашла к Джоанне Траппер, предупредить.

Карен смяла обертку от «сникерса», швырнула в корзину.

— И она все еще жертва, босс?

— Хороший вопрос, — сказала Луиза.

К «Максвеллу» опоздала, но можно купить цветы в «Уэйтроузе». Время есть. Совсем капелька. Луиза села в машину, серебристую «БМВ» 3-й серии — гораздо стильнее, чем Патриков суперпрактичный «форд-фокус». Прямой как палка, и машина у него такая же.

И тут зазвонил телефон. Может, не отвечать? Инстинкт, полицейское шестое чувство подсказывало — орало прямо в ухо: ответишь — не будет никакого морского судака, и дважды запеченное суфле тебе тоже не светит.

Она ответила после третьего звонка:

— Алло?

Убежище

Сейди навострила уши: Реджи еще когда различит машину доктора Траппер, а Сейди уже услышала. Собачий восторг читался лишь в мелкой дрожи хвоста, но если погладить — почувствуешь, как все собачье тело наэлектризовано предвкушением. И деткино тоже. Едва он видел, как доктор Траппер входит в кухню, восторг сотрясал его плотное тельце, — детка готовился взмыть в воздух и тянул толстые ручки к матери.

— Тпру, ковбой, полегче, — засмеялась доктор Траппер, ловя его и крепко обнимая.

Вместе с нею в дом ворвалось ледяное облако. В руках у доктора Траппер, как обычно, дорогая сумка «Малберри» («„Бейсуотер“ — красота, правда, Реджи?»), которую мистер Траппер подарил ей в сентябре на день рождения, а на локте висит черный костюм в пакете — у нее три одинаковых костюма в ротации, один на ней, второй в гардеробе, третий в химчистке.

— Quelle horreur, — сказала она, театрально содрогаясь. — И впрямь суровой зимою под ветром студеным. Я там окоченела.

— Дубак, — согласилась Реджи.

— Вот ветер подул, зимою дохнул, куда же воробышку деться?

— Насколько я знаю, доктор Т., в амбаре ячмень, и хоть целый день воробышек может там греться.

— У вас тут все нормально, Реджи?

— Ну знамо дело, доктор Т.

— А как мое сокровище? — спросила доктор Траппер, тычась носом детке в шею («Мне кажется, он съедобный»), и сердце у Реджи сжалось, его свело крошечной болью — Реджи не поняла, с чего бы, вот только это так грустно (ужас как грустно), что никто не помнит, как был совсем маленьким. Реджи все на свете отдала бы, чтобы снова стать маленькой, чтобы ее обняла мамуля. Ну или доктор Траппер. Да кто угодно. Явно не Билли.

— Так грустно, что он этого не запомнит, — сказала она. (Может, грусть у доктора Траппер заразная?)

— Иногда забывать неплохо, — ответила та. — Вчера в половине шестого я встретил двух свинок без шляп и ботинок, даю вам честное слово.

Мамуля обнимала и целовала Реджи то и дело. Еще до Гэри и до Мужчины-Который-Был-До-Гэри они в обнимку сидели вечерами на диване, ели чипсы или еду навынос. Реджи любила обхватить мамулю за талию — чувствовать удобный жировой валик и мягкий живот. («Мой живот — бегемот», — говорила мамуля.) И всё; нежнейшие воспоминания Реджи — о том, как она смотрит «Скорую помощь», ест куриный чоу мейн и чувствует под рукой мамулино запасное колесо. Ерунда какая-то, если вдуматься. Казалось бы, две жизни сплелись — надеешься, что выйдет нечто большее. Вот доктор Траппер с сыном накопят удивительные воспоминания — будут спускаться на каноэ по Амазонке, карабкаться на Альпы, слушать оперу в Ковент-Гардене, смотреть Шекспира в Стратфорде, весной уезжать в Париж, а на Новый год — в Вену, и от доктора Траппер не останется лишь альбома с фотографиями, на которых она сама на себя не похожа. Странно представлять, как детка вырастает в мальчика, а потом в мужчину. Он же просто детка.